Ольга Ружникова. Изгнанники Эвитана.

Глава седьмая.
Эвитан, Лиар, аббатство святой Амалии.

Когда-то много лет назад армия королевства Эвитан во главе с воинствующими рыцарями ордена Святого Леонарда вступила на земли независимого и – по счастливому совпадению! – языческого Лиара. Народ, поклоняющийся ложным богам, следовало привести к истинной вере – водой или огнем, как получится. А также обложить новой данью – всё в лучших традициях предыдущих покоренных земель...
В многочисленных хрониках немало было рассказано о кротком милосердии рыцарей-монахов и о дикой жестокости язычников. В детстве Ирия множество раз перечитывала баллады о рыцарских подвигах и мечтала жить именно в то золотое время. Но вот одна глава ей не нравилась даже тогда...
После долгих и кровопролитных боёв, в которых завоеванные, конечно же, зверствовали, а завоеватели расточали справедливость и милосердие, армия добрых и кротких аки агнцы монашествующих рыцарей и, очевидно, столь же кроткой простой солдатни подошла к Тарренту. Тогда это был город-крепость - столица Лиара. По нынешним меркам – небольшой, по тем – весьма приличный. Лорд (тогда этот титул был равен королевскому, а не графскому) с дружиной и горожанами затворился в крепости и добровольно сдаваться добрым победителям по каким-то личным кровожадным причинам не захотел...
И тогда в крепость тайком под покровом ночи проникли лазутчики. Их укрыла в своем доме тайно верящая в Творца благочестивая вдова Амалия. Они пообещали за это пощадить ее вместе с семьей, и Амалия помогла им так же под покровом ночи открыть врата победителям.
За этот подвиг милосердную, благочестивую и кроткую вдову Амалию после смерти причислили к лику святых.
Насколько кротко обошлись победители с побежденными, хроники умалчивают. Известно лишь, что титул лорда Таррента перешел к одному из дальних родичей – конечно же, принявшему истинную веру. Законные потомки покойного лорда и еще некоторых знатных родов Лиара куда-то исчезли из дальнейших хроник вместе с многочисленными бастардами. Еще город почему-то пришлось отстраивать заново на другом месте. И население Лиара сократилось тогда то ли в три раза, то ли – благодаря кротости и доброте победителей – только в два с половиной. Да и крестьянки всё равно нарожали новых. Особенно в первый год завоевания... И во многих детях, без сомнения, текла кровь не каких-то там язычников, а истинно верующих эвитанских солдат... А может, еще и рыцарей-монахов – после событий последних двух лет Ирия и такому бы не удивилась.
Честно говоря, именно рассказ о том, как благочестивая вдовица Амалия получила нимб святой, и заставил Ирию впервые усомниться в "Хрониках". А попадись ей подлая предательница сейчас – девушка с удовольствием перерезала бы мерзавке горло. Не окажись под рукой ножа – перегрызла б зубами! Потому что такие жить не должны.
Амалианское аббатство по своим деяниям оказалось вполне достойно основательницы. Полтора года назад здесь искала убежища семья «государственного преступника» лорда Эдварда Таррента. Монахини выдали беглецов королевской армии по первому требованию. И даже нимб за это не попросили...
В этой мрачной гробнице погиб, но не сдался не успевший вывезти Таррентов из Лиара храбрый офицер Анри Тенмар. В этот промозглый склеп королевским эдиктом заставили навсегда уйти маму. Здесь хотели навечно похоронить Эйду.
Мрачный скалистый островок в полумиле от берега своей странной формой всегда напоминал Ирии хищную птицу. С берега юной графине казалось, что она может отчетливо различить "хвост", "крылья", "голову"… Притулившиеся на одной из оконечностей островка два вытянутых мрачно-зловещих здания – само аббатство! - как раз сойдут за хищно раскрытый, изогнутый "клюв". От этого ненасытного коршуна Ирии удалось спасти Эйду. Теперь он проглотит ее саму. И не подавится!
Возможно, если бы дочь Эдварда Таррента привезли сюда при свете дня, было бы не так жутко. Но сейчас, когда солнце зашло за горизонт, а на небо выкатилась холодная и бледная сестра теплого дневного светила…
И стремительно темнеет.
Сидя в широкой лодке в окружении леонардитского конвоя, девушка украдкой опустила руку в воду и вздрогнула: середина месяца Рождения Осени выстудила и без того никогда толком не прогревающийся Альварен. Если Ирии удастся сбежать из аббатства, сможет ли она столько проплыть в ледяной воде?! Летом бы – и то с трудом, а уж сейчас!..
Ирия едва подавила отчаяние, лишь представив себе, что придется пробыть здесь до теплых дней – это месяцев восемь, не меньше!.. От одной этой мысли сердце покрывается ледяной коркой цепенящего ужаса. Значит - нельзя даже думать, что Ирия может остаться в этой Бездне Льда и Пламени на всю жизнь! Навсегда.
А жизнь, когда она ненавистна, может стать очень долгой. Это Анри Тенмар погиб молодым!.. И о нем тоже нельзя думать – иначе свихнешься!
Пусть Ирия Таррент – неблагодарная дрянь, но надежду вселяют лишь воспоминания о тех, кто выжил. А горе о погибших – даже самых дорогих! – еще глубже загоняет в бездну тоски и отчаяния. Думать об Анри Тенмаре так же пронзительно-больно, как и о тоскливом ржании в замке…
Ирия Таррент сидела под замком и ждала продолжения кошмара - а где-то рядом, почти за стенкой, обреченно ржала лошадь. Выла. А через бесконечно долгие часы - замолкла...
Когда Ирию вели к тюремной карете, кто-то из слуг пробормотал: «Старый Ланс отмучился».
Поймав хмурый взгляд одного из конвоиров, девушка поспешно отдернула руку. Еще решат, что пленница собирается сигануть в воду, и свяжут…
Ирия прыгнула бы обязательно – не торчи в лодке десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготовленной ей судьбы. Эти мигом выловят из воды «подлую отцеубийцу».
Папа!..
Бурая кровь на ковре. И на одежде – кровь, вырванная из родного сердца… Дочь спала и болтала с призраками, пока отца убивали.
Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина. Всю ночь и весь день погода сходила с ума, а сейчас - притихла. И облака заволокли полную луну. Остались только похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.
Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит, нельзя показывать монахам слабости. Ни слабости, ни горя, ни слёз…

Впрочем, с мечтами о возможном побеге можно было начинать расставаться уже по прибытии на остров. Ирию как узницу определили в Башню Кающихся Грешниц... Говорят, мама провела здесь целый год, не выходя из кельи и ни с кем не разговаривая.
Честно говоря, Ирия думала, что ее сейчас обрядят в монашеский балахон и пошлют вместе со всеми молиться. Посты, заутрени, вечерние службы, ряд фигур в одинаковых мышино-серых балахонах… Девушка уже заранее успела тоскливо вздохнуть.
Действительность оказалась намного хуже. Лишь когда за Ирией захлопнулась тяжелая дверь одиночной, зарешеченной кельи-камеры, девушка начала это осознавать.
Четыре шага от стены до стены вдоль, три – поперек. Забранное толстой ржавой решеткой окно. Ирия, оставшись одна, с силой потрясла ее. Ага, мечтай, что все вокруг – кретины!
Топчан у стены. На него брошены - тюфяк и жесткое одеяло.
У другой стены - лавка. На ней – пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользовались кухонные девчонки из самых бедных семей.
Таз на полу. Ведро в углу.
Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил в келье-камере не нашлось.
Устав от битвы с решеткой, Ирия первые час или полтора (точно здесь время  не определишь) просто просидела на топчане, отрешенно глядя перед собой. В следующие часы от отчаянного желания бить в дверь чем попало ее удерживало понимание, что кто-нибудь обязательно придет - рано или поздно. Узницу должны чем-то кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя… если за родство с мятежником полагается плаха, что в таком случае уготовано отцеубийцам?
"Если до утра никто не явится – вот тогда и устрою грохот!" – решила Ирия. Но от утра ее отделяют еще полвечера и ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин пуст. Ну кто ей мешал напиться вдоволь воды из Альварена, пока была возможность?! Ну связали бы… А сейчас заперли – разница-то в чём?
Папа уехал, когда получил то письмо - с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь личный гарнизон замка. Маме велел вместе с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к брату. А она сказала, что проклянет мужа, если он посмеет «сдохнуть за чужую честь». Они насмерть рассорились – впервые в жизни… впрочем, может, и не впервые. А Эдвард Таррент всё равно уехал.
В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри Тенмара ледяных волн. Беды с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора и того теплого – по-настоящему весеннего! – дня казни. И после солнечных бликов на золотых волосах и белом мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и детей…
Папа пришел потом. Исхудавший, избегающий смотреть детям в глаза. Сказал, что мать не вернется, потому что решила посвятить себя служению Творцу.
Те две недели, что Ирия ждала отца в михаилитском монастыре, она еще не знала, чего хочет больше: обнять виновника всех бед или убить. Но когда увидела – кинулась на шею и разрыдалась…
Скрип ключа в двери раздался, когда непроглядно-черное небо за зарешеченным окном выцвело в тон амалианских балахонов. Неподвижно сидящая на «кровати» девушка подскочила пружиной.
Но открылась не дверь, а всего лишь маленькое, узкое окошко – чуть больше головы Ирии. В нём показалось обрамленное капюшоном бесцветное немолодое женское лицо с сухо поджатыми губами. Кинувшаяся к двери Ирия чуть не отшатнулась – такое равнодушие и пустота сквозили из этих тусклых глаз.
– Иди сюда, – таким же пустым и равнодушным голосом приказала монахиня. Ирия очнулась.
– Я невиновна! – торопливо проговорила она, бросаясь к окошку. – Я невиновна!..
– Давай кувшин, – лицо исчезло, вместо него в оконце влезла худая желтоватая рука с миской неаппетитной на вид каши и лежащим поверх варева ломтем черствоватого черного хлеба. Некрашеная деревянная ложка торчит из миски, как весло из монастырской лодки...
– Что?! – опешила Ирия, машинально принимая то, что в этом аббатстве считается едой. В Ауэнте и то кормили много лучше. Или это потому что – смертников?
– Кувшин давай, если хочешь пить, – всё так же отрешенно велела монахиня, готовясь закрыть окно.
– Подожди! – Ирия метнулась к лавке, сунула старухе упомянутый предмет. Кувшин пролез с трудом, пришлось его слегка наклонить набок...
– Я невиновна! Меня зовут Ирия, Ирия Таррент! – торопливо проговорила под журчание воды узница. – Мне нужно поговорить с матерью! Я знаю, она зде... – Кувшин, брызгая водой, втиснулся обратно. Окно захлопнулось.
– Да что же это такое?! – Ирия с яростью саданула в дверь ногой, еще и еще раз... – Откройте! Откройте!! Откройте!!! Я невиновна! Откройте!!!..
Вновь открылось окошко. Не дверь.
– Прекрати буянить, – так же равнодушно изрекла монахиня. – Будешь орать – тебя свяжут и закуют. Будешь лежать кулем в подвале. Имей в виду – горшки там тебе подставлять никто не станет. И крыс от тебя отгонять – тоже. Они – голодные, связанному могут что-нибудь и отгрызть... Пролежишь годик – запоешь по-другому. Если выживешь. – Окно захлопнулось вновь.
Ирия Таррент бессильно осела вдоль стены. Это можно считать концом! Они избавились от дочери, как и от отца!..
Воспоминание о мертвом лорде Тарренте ожгло ее печатью горя и ярости. И вины - за всё несказанное и несделанное.
Ну нет!.. Ирия бешено сжала кулаки, яростно глядя в зарешеченное окно на равнодушную полную луну. Это не конец!
«Не сдамся! Пока не знаю как, но выйду отсюда! Те, кто убили папу, заплатят! За всё и сполна!»

Ирия не сдалась.
Самым трудным было – ничего не делать. Когда еще совсем недавно, дома, средняя дочь лорда Таррента читала сестрам баллады – она не понимала своего счастья. У нее тогда были сёстры, баллады, чернила, перья и бумага. И возможность выходить из замка. А главное – был живой папа! Воистину: мы никогда не дорожим тем, что у нас есть. Оценим - лишь когда потеряем навеки…
Ирия тренировалась часами, вкладывая в финты и выпады всю ярость и отчаяние, что копились в душе. Увы, упражнения не отнимали у пленницы и половины дневного времени. Свечей узникам не полагалось. Когда темнело, Ирии приходилось ложиться спать...
Каждый день она пыталась докричаться до монахини, подающей узнице еду. Ответа после той отповеди не было ни разу, лишь "возьми миску", "подай кувшин".
Ирия больше не пробовала колотиться в дверь, прекрасно понимая, что перевес в силе не на стороне пленницы – девчонке, даже тренированной, против рыцарей-монахов не выстоять. Она лишь настаивала на разговоре с матерью или с аббатисой. Имеет она, в конце концов, право на исповедь или нет?! Ее же не отлучали от церкви! Должен же ее хоть кто-то, наконец, выслушать! Нельзя же живого человека навсегда запереть в тюрьме за чужое преступление!
На пятый день девушка к своим требованиям добавила просьбу давать больше воды. Того, что вмещалось в кувшин, увы, едва хватало на питьё. Ирия пыталась еще выкраивать воду на умывание лица, но мытьё волос и всего остального, не говоря уже о стирке, оставалось в мире фантазий.
Девушка, в замке привыкшая залезать в бадью каждый день, с ужасом представляла себе вполне реальную перспективу зарасти грязью и всякими другими сопутствующими элементами – теми, что с шестью ногами… Лучше уж сразу умереть!
При очередной попытке захлопнуть окошко, узница зло придержала его, отчетливо выговорив:
– Эту воду я собираюсь тратить на мытьё. Умру от жажды – вам же хоронить!
Ирии на какой-то миг стало на всё наплевать. Умирать так умирать. Глупо из-за этого, а из-за чего не глупо? Почему бы и не ради того, чтобы сохранить человеческий облик? Всё равно пленнице этого змеиного аббатства предстоит кошмарная агония длиной в десятилетия.
Почему бы и в самом деле не отказаться от еды и питья? Монашкам – плевать, но матери-то – нет. А мама - уже не узница, а "черная сестра". Ирия об этом еще летом слышала...
Через какое-то время яростный запал начал проходить. То ли вековые холод и сырость аббатства остудили порыв, то ли жажда жизни взяла свое. Но слишком поздно, ничего не переиграть, значит – остается быть готовой к любому исходу.
Ирия понимала, что, скорее всего, ее поступок сочтут за бунт, и приготовилась умереть – всё равно уже решилась! Медальон, к сожалению, остался в прежней одежде, но Его лицо она помнит и умрет с Его именем в памяти. Вот этот кувшин Ирия Таррент успеет разбить, если сюда войдут "братья"… И острым осколком – себе по горлу.
Жаль, нельзя кого-нибудь прихватить с собой… Но тогда у нее успеют отобрать ее горе-оружие еще до самоубийства. Нет уж, лучше тогда себя!
Бедный отец! О чём он думал в последние мгновения перед смертью?! А ведь папа тоже был так одинок в последние годы! А некогда любимая дочь не помогла, не поддержала, не согрела...
Монастырскими ночами Ирия – и потому что привыкла в замке ложиться позже и по многим другим вполне понятным причинам – подолгу лежала без сна и думала, думала, думала...
И сейчас - тоже... Наверное, вся картина понемногу складывалась в ее голове с самого начала, а сейчас добавился последний штришок. Ирия всё поняла. Теперь она знает имя убийцы. Точнее, имена...
Девушка потянулась к гребню. Зеркала в камере нет, но негоже дочери лорда Таррента встретить смерть чучелом огородным. Даже если свидетели – лишь недостойные своего служения монахи и монахини, хмурое утреннее небо и невидимые души предыдущих жертв этого монастыря…
Ирия усмехнулась, расчесывая свои длинные светлые вьющиеся волосы. Хоть что-то ей дала судьба действительно красивого – волосы и глаза! А то всю мамину красоту Эйда себе взяла, Ирии с Иден крохи оставила...
Как это странно – уже в третий раз готовиться к смерти. Один раз – здесь, второй – в Ауэнте, третий – тоже здесь. Говорят, третий – решающий, вот круг и замкнулся.
Лучше бы Анри убил Ирию Таррент той страшной весной. Ее и Эйду... Всё равно за эти полтора с лишним года не произошло ничего, ради чего стоило жить. Разве что встреча с Ним... Нет, и это неважно – Он ее наверняка даже не помнит! Иногда самое жестокое – это оставить кого-то в живых.
Дверь заскрипела - теперь уж точно открываясь полностью. Ирия Таррент, дочь покойного лорда Эдварда Таррента, пленница аббатства, основанного предательницей, отложила гребень и, тряхнув гривой светлых волос, потянулась за кувшином.

На пороге стояла мать. Без рыцарей-леонардитов.
Ирия от внезапно нахлынувшей слабости едва не выронила кувшин. Сил хватило лишь на то, чтобы осторожно поставить его на лавку. Единственный как-никак...
А сама девушка вихрем ринулась к матери:
– Мама! Мама!! Мама!!! Мамочка!!! – она разрыдалась, прижимаясь лицом к серому монашескому плащу матери...
Сестра Валентина, бывшая графиня Карлотта Таррент, на мгновение застыла ледяной статуей, а потом всё так же холодно отстранила дочь – или правильнее будет сказать: бывшую дочь – в сторону. Положила девушке руки на плечи и без малейшей теплоты взглянула в зеленые заплаканные глаза...
– Прекрати лить слёзы! Ты – благородная дворянка! Ты – дочь лорда! – ледяной взгляд матери каленым железом прожег дорожки слёз на лице Ирии. – Наконец, ты – моя дочь, если тебе мало всего остального. Не заставляй меня считать, что я рожала одних слизняков и мокриц.
Ирия опомнилась. Наверное, всё дело в том, что она полтора года не видела мать. Вот и придумала добрую мамочку, сюсюкающую над детьми. А холодно-равнодушную высокомерную женщину, последний раз целовавшую и гладившую по голове Ирию, когда той было года три, средняя дочь Эдварда Таррента точно забыла... И напрасно. Другая мать существовала лишь в воображении Ирии. И уж монастырь точно не мог смягчить характер Карлотты Таррент. В таком месте и святая Бригитта взвоет!
– Впрочем, кого еще я могла родить от слизняка, которого даже ты смогла прикончить?
– Мама! – Ирия, предельным усилием воли давя нарастающее отчаяние, взяла себя в руки. Она честно попыталась подражать тону матери, а уж как это у дочери получилось – судить не ей! – Мама, хорошо, что ты пришла. Я знаю, кто убил моего отца!
– Это сделала не ты? – всё тот же ледяной, равнодушный голос.
– Нет, – что-то в голосе и глазах бывшей графини Таррент напомнило Ирии о… о чём-то не просто неприятном, а отвратительном. Но о чём? Мысль проскользнула призрачной тенью и исчезла.
– Возможно, – не меняя выражения лица, с тем же бесстрастным равнодушием произнесла мать. – Это всё, что ты хотела сказать?
У Ирии упало сердце:
– Ты мне не веришь?!
– Верю. Говори.
Когда Ирии было девять, папа со смехом (тогда он еще часто смеялся!) рассказывал другу, как в одной книге допрашивали преступников. Орущего, брызжущего слюной и грозящего всевозможными пытками и казнями хама сменяет вежливый и мягкий дознаватель – точнее, прикидывающийся таковым. Тогда отцу еще это казалось смешным – тюрьма и казни для него существовали лишь в книгах.
Проверить, применяется ли такое в нынешнем Эвитане, Ирии возможности не представилось – в Ауэнте ее не допрашивали. Зачем - отец ведь не делился с дочерью военными планами...
И почему-то вспомнив об этом сейчас, девушка подумала, что еще неизвестно, кому бы ей было труднее отвечать – парочке подобных мастеров допроса или собственной родной матери?
Опустив ночные кошмары и привидений, Ирия пересказала сестре Валентине все остальные события того страшного вечера. И даже ровным голосом. Почти.
– Когда я вошла в кабинет, мне показалось, что папа еще жив! Я тогда еще не поняла, почему так решила...
– И почему же? – перебила бывшая графиня Таррент, впервые проявив интерес к разговору. Ирии стало чуть легче:
– Я много думала, пока находилась здесь... Там было МАЛО крови, понимаешь, мама?! Мало, а должно было вытечь... – у Ирии задрожали губы, – намного больше! Понимаешь?! Можно было решить, что папа не убит, а легко ранен! Очень легко...
– Это всё?
– Нет! Еще "ратники"... – На лице Карлотты вновь не осталось ничего, кроме равнодушия, и Ирия уже с трудом справлялась с дрожащим голосом. – Когда меня притащили к Леону, он был в покоях Полины. Они там играли в "ратников". Ночью!..
Мать чуть усмехнулась:
– Продолжай.
– На доске был "кардинальский триумф"! Это очень сложная позиция - она почти никогда не получается. Даже у хороших игроков!
– Вот это как раз не доказательство. Полина вполне может быть таким "хорошим игроком".
– "Триумф" был у Леона! А он таких ходов не знает, я же с ним с детства играю! – Ирия заторопилась, видя прежнюю каменную маску. – Понимаешь, Полина просто расставила фигуры. Она явно хотела сделать вид, что они играют давно. Она предусмотрела всё – даже то, что всегда проигрывает мужчинам. Но при этом нечаянно сделала на доске позицию, через три хода переходящую в "кардинальский триумф". Мама, клянусь, это правда!..
– Теперь - всё?
– Да. Я уверена, понимаешь – уверена: папу убили не в кабинете! Его туда перенесли. Его кровь сначала лилась в другом месте - поэтому в кабинете ее и было так мало... Но тогда это могли видеть слуги...
– Не увидели бы! – холодно отрезала Карлотта. – Из моих... то есть, теперь уже из покоев этой дешевой шлюхи есть потайной ход в кабинет твоего отца. Придуман три поколения назад, тогдашними лордом и леди, чтобы прятаться от сбрендившей старой свекрови. Бабка, кроме всего прочего, считала, что плотские развлечения – грех, если не сопровождаются зачатием детей.
– Но тогда всё встает на свои места! – Ирии не часто случалось перебивать мать, но сейчас именно тот случай! – Тогда понятно, почему они ночью оказались в спальне этой... в твоих бывших покоях! Ты веришь мне?!
– Да.
– Ты мне поможешь?
– Нет.
Ирия почувствовала, как под ней разверзается бездонная пропасть. В которую придется лететь много десятилетий - прежде чем, наконец, разобьешься насмерть…
– Почему?! – охрипшим голосом прошептала девушка, в ужасе глядя на мать.
– Если Леон пойдет под суд – неважно, один или со своей шлюхой – его казнят. Я не допущу, чтобы мой род прервался, а титул лорда Таррента получил сын этой потаскухи. В котором, скорее всего, вообще нет крови Таррентов. Леон – мой единственный сын, и он останется лордом.
– Но я всё знаю! – с вызовом выкрикнула Ирия.
– Ты не выйдешь отсюда в любом случае, так что это – неважно.
Пропасть разверзлась. И поглотила!
– Тебе нельзя было иметь детей! Ты не должна была рожать!.. – прошептала Ирия.
– В выборе между сыном и дочерью любая разумная мать выберет сына.
– Разумная? – тихо переспросила Ирия. – А любящая? А справедливая? Ты вообще слова такие знаешь?!..
– Разговор окончен, Ирия Таррент. Ты получишь воду, но ни на что другое не рассчитывай. Я и эту твою просьбу выполняю лишь потому, что дочери лорда не подобает смердеть как нищей. Но не вздумай требовать, к примеру, другой еды или еще одно одеяло. Замерзнешь – перестанешь открывать ставни, вот и всё.
– И задохнусь? – горько поинтересовалась Ирия. – Ты что, действительно оставишь меня здесь?!..
– Я не отвечаю дважды на одни и те же вопросы, и не будь так глупа, чтобы их задавать. И не смей скулить и умолять! Имей гордость, ты – дочь лорда!
Ирия сейчас отчаянно жалела, что даже если и призвать на помощь какие-нибудь темные силы – они всё равно не придут. А ей нужна такая малость! Всего лишь сровнять с землей это аббатство со всеми обитателями. Чтобы не позорили имя Творца!..
– Ты хоть когда-нибудь любила меня?
– Я знала, что рано или поздно тебя отдам. Мужу или монахиням. Глупо привязываться к дочерям. Впрочем, не только к ним. Вообще хоть к кому-то.
Странно, Ирии вдруг показалось: она могла бы понять мать, будь та искренне верующей и вздумай принести дочь в жертву собственному религиозному фанатизму. Но Карлотта Таррент, урожденная Гарвиак, никогда по-настоящему не верила ни в темные, ни в светлые силы.
– И не зови больше ни меня, ни аббатису. Никто не придет.
– Ты не можешь бросить меня здесь умирать! – закричала Ирия ей вслед. – Предательница!!!
– А ты – кто? – обронила, не оборачиваясь, та.
– Я никогда никого не предавала!
Мать всё-таки обернулась - уже у самой двери. И, чуть усмехнувшись, пристально взглянула на дочь:
– На месте Эйды должна была быть ты. Если бы ты умела хоть немного врать, когда нужно, мы бы не оказались опозорены. Я бы не оказалась здесь! Но ты – вся в отца. Глупый волчонок, умеющий только показывать клыки! Могла бы понять, что Эйда никого не сможет убить.
Дверь захлопнулась с глухим стуком гробовой крышки... Ирия осталась одна. Наверное, уже навсегда.